В начале прошлого столетия в Петрограде, вслед за Москвой, публика открыла Александра Вертинского.
Это произошло в кабаре «Павильон де Пари» на Садовой улице, 12 (сейчас в этом здании с колоннами Бизнес-центр, а в советское время был кинотеатр «Молодежный»), в двух шагах oт Невского проспекта.
Вертинский предстал перед столичной публикой в образе «белого Пьеро». Грассируя, он пел неслыханные прежде "ариетки"... На полях Европы уже шли кровопролитные сражения первой мировой войны, а здесь, в «Павильоне де Пари», расцветали экзотические, хрупкие, как диковинные цветы, песенки Вертинского, которые казались обреченными на мимолетное существование.
Но вот парадокс: «Минуточка» Вертинского живет уже второй век. Значит, было что-то подлинное, затрагивавшее сокровенные струны серца. В «ариетках» было что-то неподвластное Молоху времени, находившее столь разных, поклонников.
Булат Окуджава назвал Вертинского родоначальником авторской лески в России. Иннокентий Смоктуновский заявил, что считает Вертинского «нашей национальной гордостью». Сталин, неожиданно разрешив эмигранту Вертинскому вернуться на Родину в разгар войны, обронил при этом загадочные слова: «Пусть допоет». Известно, что у Сталина были пластинки Вертинского и он любил их слушать: рассказывали, что ему особенно нравилась песня «В синем и далеком океане».
Чтобы понять драмы, надежды, разочарования века, надо слушать и песни Вертинского. В них навсегда остался не только сам их автор-исполнитель, но и великое беспощадное время.
Когда Вертинский только начал выступать, уже остро ощущалось приближение невиданных катастроф и неслыханных мятежей. Миру нежных -ариеток» приходил конец: миру маленьких пажей и балерин, фей и сказочных городов, где возникают лишь любовные бури и куда не доносятся холодные ветры улиц и площадей. Вертинский предчувствовал, что мир этот неизбежно рухнет — и он оплакал его крушение.
Могли ли тогда его песни звучать в стане победивших большевиков? Нет, конечно. И волна первой эмиграции смыла артиста вместе с белой армией. Начались странствия по Европе, Америке, Азии...
На чужбине он пел и старые «ариетки», и новые, такие, как «Пани Ирепа», пел «жестокие баллады» вроде «Концерта Сарасате». Но писались и исполнялись уже и другие песни: «Чужие города», «В степи молдаванской», — в них была пронзительная тоска по Родине и надежда на возвращение.
Вертинскому выпал счастливый билет: прихоть Сталина позволила воплотить эту надежду.
Успех Вертинского в Москве, а затем в Ленинграде и других городах страны был ошеломляющим. С ним словно бы вернулась часть той утонченной культуры поэтического выражения самых затаенных чувств, которая казалась давно погибшей. Поражало, что песни Вертинского были и законченными актерскими миниатюрами, сыгранными с великолепным мастерством. Артист представлял человеческие драмы и комедии героев, которых хорошо знал. Покоряла его неповторимая пластика, волшебный «театр рук»: один жест, взмах руки, поворот головы — и вы были полностью во власти характера, настроения, атмосферы, возникшей в песне Вертинского. Он умел быть и страстно влюбленным, и печально-разуверившимся, и гневно-насмешливым, и надменно-язвительным, и по-мудрому добрым... Это был Артист с большой буквы.
К старости все явственнее проявлалась еще одна черта его новых песен — их самоирония: он мягко посмеивался и над прежними страстями и увлечениями, и над своими классическими «ариетками».
Скончался Александр Николаевич Вертинский в Ленинграде в 1957 году. В иных некрологах заодно с артистом хоронили и его жанр. Так, писатель Лев Никулин писал: «Вместе с Вертинским умер созданный им на эстраде жанр, и, сколько бы ни старались подражатели, никто не в состоянии его продолжить, потому что искусство артиста было своеобразно и он умел им владеть, как никто другой. Для этого надо было не только обладать талантом, но и прожить жизнь, полную треволнений, искушений, ошибок и поисков настоящего счастья». Да, конечно, Вертинский неповторим. Но «жизнь, полная треволнений, искушений, ошибок и поисков настоящего счастья», продолжается в каждом новом поколении. И выяснилось, что не только жанр Вертинского, но и его собственные песни необходимы этим новым поколениям.
современное граффити с изображением Александра Вертинского
В 20-х годах известный сатирик и куплетист Николай Смирнов-Сокольский нещадно обличал эмигранта Вертинского:
Как и ваш Пьеро, мой любит и страдает.
Он в любви такой же верный паж.
Только мой Пьеро, представьте, голодает,
А не с жиру бесится, как ваш...
Пусть же ваш Пьеро уйдет с печальной миной,
С драмой старенькой, наивной и смешной.
Мой Пьеро — народ, свобода — Коломбина —
Новой драмой тешит мир честной...
По жестокой иронии истории «новая драма» оказалась слишком кровавой и затяжной.
А «мир честной» не только не распрощался с Вертинским — он и сегодня может найти в его песнях источник благородства чувств и душевного утешения.